(молятся перед едой)
(00.01:24) ОБ: Кушайте, чтобы во здравие было вам, во здравие тела и спасение души. Вы там просфорочек не взяли, нет, в храме?
(00.01:40) ДМ: просфорочек?
(00.01:41) ОБ: А?
(00.01:42) ДМ: только съесть дали
(00.01:43) ОБ: дали? Ага. У меня просфорочки кончились, Маша вчера не была в храме, так артос
(00.01:50) ДМ: я надеюсь, пойду завтра, возьму
(00.01:55) ОБ: закончились, сегодня вот в четыре будут освящать воду с акафистом святителя Николая. Будут освящать воду. Вам удобно? У нас стол канцелярский
(00.02:10) ДМ: Удобно, хороший стол.
(00.02:13) ОБ: ну ладно
(00.02:14) ДМ: А вы ходите в Богоявленский собор, да?
(00.02:15) ОБ: Так вот он, тут рядом. Шли обратно, по верху шли. Я знаете вот, все время ходила, но вот нынче весной испугалась... Там под мостом все выломали, два ограждения. Вот я ходила всегда тут вот эта… на набережную, вдоль по набережной и под мост, и потом из-под моста прямо в храм по лестнице. А там под мостом все выломали, эти… все оградки чугунные: воруют, куда сдают или на дачу, не знаю, сдают.. Прошлый год проворовали, но восстановлено было, восстановлено. Ну вот я шла тут как даже испугалась, уже все выломано. Я тогда взяла, по лестнице поднялась, еще снег был… забралась наверх по лестнице по левой, и потом тут через дорогу перешла уже в собор по верху. А обратно я всегда иду из собора вот мимо Венециановской теперь называется.. как она называется теперь, Венециановская… ой, Господи… ну это бывшая раньше торговая площадь до революции. Вот так дома были эти купеческие каменные и потом дальше двое рядов этих каменных, торговых, где их лавки, а тут была площадь закрытая. Вот фотографии были у отца Модеста, мы копировали, разделили 42 или 44, не помню, у родителей снимки этого.. Волочка, так мы с братиком разделили, вот. И потом это вот теперь.. ксерокс.. копии я свои ему дала копии, он свои мне прислал копии. Вот, и там была эта площадь пустая, там ярмарки устраивались. Была еще открытка такая пожарников там, пожарного общества открыточка, какое-то празднование... Каланча-то была пожарная, здесь, против собора как раз Богоявленского ходил он, каланча. Теперь уже не ходит, не знаю, каланча цела или нет
(00.04:49) Маша: Наверное, есть каланча
(00.04:50) ДМ: а можно Вас попросить. Мне записать бы полное ваше имя-отчество-фамилию, когда родились
(00.04:57) ОБ: аа.. ну так это.. вы кушайте!
(00.04:59) ДМ: да вы скажите пока, а я ж кушать буду
(00.05:02) ОБ: ну это, сейчас рассказывать, да?
(00.05:03) ДМ: да, как вас зовут полностью, когда родились
(00.05:06) ОБ: ой, Господи. Дочка своих родителей. Я и брат мой Модест – они вымоленные у мамы, потому что до меня двое детей… Кучимский (?), еврей, умерли во время родов, а я акушеркой потом работала, и старая акушерка со мной работала, которая с ним работала, я все выяснила. А которая меня принимала и брата – это на дому, мама не пошла больше туда к этому еврею в роддом, вот. Она вымаливала-вымаливала у Господа, чтобы живые дети, ну вот и это. Акушерка с Березайки была, верующая. Она раньше до революции тут принимала у богатых детей. Вот и она тете Клавдии она и меня приняла у мамы с большим трудом, и братик с большим трудом родился, потому что он ее искалечил, маму, вот этот еврей.. до нас которые детки мертвые родились. Вот. Ну я потом все это, уже работая в роддоме, выяснила, все это как че было, мне стало ясно. А это.. вот вымоленные, я считаю. Так вот она очень тряслась над нами.
(00.06:37) А имя дала братику.. мне не знаю, кто настоял.. я родилась накануне Татьяниного дня, 24 января 28-го года, 1928-го года, а меня Татьяной не назвали, а назвали ровно через полгода 24-го июля в Ольгин день, княгини Ольги. А брата назвала бабушка, папина мама, Параскева Ивановна Малышева, из Петергофа он ее привез, дедушка, влюбился в красавицу бабушку, сюда привез. Она с приданым с богатым приехала сюда. Все китайское у нее было, все китайское, вот почему-то тогда была мода. В каком году они поженились.. я что-то считала-считала, теперь вот что-то я и не досчитала, в каком же году дедушка женился. Вот мама говорила, что они в годах.. она и он были. Да, так вот эта бабушка настояла, что он родился 24го декабря, мой братик, уже 29-го года. Я 28-го января, он 29-го декабря.. тьфу.. 24-го тоже, 24го я января 28-го года, а он 24 декабря 29-го года. А получается, как будто почти на два года, месяцем разница. И как бы проходит и говорит, значит… опять я на два года старше получаюсь…. Так бабушка посмотрела там в святцах, что 26го святитель Орест, а 31-го декабря святитель Модест. Вот ей понравились эти два имени, она написала записочки, помолилась, за икону положила. Там как уж она молилась, шептала какие молитвы, я не знаю, потому что мы родились только, в общем, она помолилась и вынула записочку Модест. И вот так по бабушкину настоянию родился мой братик Моденька, братик Моденька.
(00.09:00) И вот мы дружно жили очень, родители дружно жили, и мы дружно жили. И вот это… Трудно было, папа принесет из театра конфетку шоколадную. «А Моденьке?» - мне дает конфетку. А он не ест: «А Оленьке?» Ну я такая заводиловка была маленькая, почему-то, баловница. А это.. ну у него рано проявились дарования к рисованию, у отца… вот у братика моего Моденьки. Вот. Потом значит, были детские передачи.
Хватит тут это булка хлеба?
(00.09:42) ДМ: Конечно, конечно
(00.09:43) ОБ: вот это… Папа обратил внимание, нам карандаши цветные были… Папа работал 9 лет работал киномехаником, вот здесь кинотеатр «Звезда» так называемый. Вот театр на углу, а рядом был… сейчас там ресторан наверху сделан, внизу там эти другие помещения, эти, Мегафона там, Билайна, там че-то не знаю. А тогда был это вот кинозал. Папа был ну вот молодой, того времени вся молодежь, он тут рядом жил, дедушкин дом купеческий был, там аптека-оптика – это наш дом дедушкин, отобранный, каменный. Родилась там я. А братик уже родился в деревянном на Урицкой, 67 в 29-ом году, в декабре, в то же лето переехали.
(00.10:45) С 26-го года дедушка купил этот участок, как я понимаю, болото тут, низина. Вообще весь Волочек в яме. Кошары вот там наверху, видимо, это когда-то было море. Кошары ведь сплошной мелкий песок морской, вот где кладбище уже закрыли сейчас, где отец Борис похоронен мой. Это вот. А Волочек – он в яме, это болотистые места, еще мы помнили, целый квартал низина. Вот где большой рынок сейчас – это был квартал полной низины, туда свозился мусор с города. Ну с города какой мусор тогда был? Печки были, и все сжигалось в основном, а это так, кучками. Вот, бывало, идешь мимо этого, и вот только кучки-кучки, как могилки, это вот на телеге привезут, на коне мусор, перековырнут. Ну там бутылочки какие-то…
(00.11:45) В войну эти бутылочки, между прочим, выкапывали, искали, вымывали и в аптеку сдавали. В войну-то жили все тем, что до войны было у кого чего. Барахолки пошли такие тут стихийные. Ну вот. А это.. ну бывало, с братиком, папа работал еще, мы маленькие были, дошкольники, когда еще бабушка с дедушкой… да. Я же не помню. Как же дедушка-то наш…
В общем, его обобрали в 30-ом году, когда братику Моденьке было две недельки. Вот уже переехали, он родился здесь на Урицкой, 67 в деревянном доме. И братику было 2 недельки. И корова была, и корова телилась, и кони там были, и коляска была.. повозка у дедушки. Он все перевез, это еще не отобрано было в 30-х.
(00.12:51) И потом вот, когда раскулачивали крестьян, то обирали горожан еще дополнительно. Дом хотя был отобран каменный.. он уехал, вот построил, ему дали. Но мебели, вещи внутри.. вот он все сюда перевез. Все-все обирали. Встречали Рождество Христово в 30-ом году. В ночь на Рождество Христово, мама говорила, постучалися обирать. Обирали всю неделю вывозили, и коней с бричкой, и коровку с теленочком. У мамы на нервной почве пропало молоко, с братиком 2-недельного возраста… был на козьем молоке. Срочно пришлось купить козочку, и вот братик такой мой с самого детства был лишен грудного молочка.
(00.13:50) А я-то очень хорошо, целый год мама меня кормила, я такая была крепенькая девочка. В два года я скарлатиной заболела, чуть не умерла, но выжила. В 6 лет заболела – он легче – дефтиритом, лежали мы двое, я тяжело болела, но тоже поправилась. Еще я помню, папа меня носил в поликлинику, уже сыворотку лошадиную в бедро сюда, в ляжку вкалывали. В горле там снимали мазки... Я орала, извивалась, но поправилась, в 6 лет. Вот я говорю, сколько уже у меня: в 2 года смерть прошла, в 6 лет смерть прошла, а потом вот арестовали когда маму в 41-ом.. братик сидел, хныкал, а я тоже … я жить не хотела, думала, покончить с собой – не покончить, христианам нельзя, и жить не хотелось, 4 месяца плакала очень, вот. Как лягу вечером до двух ночи хныкала, плакала.. Ну вот, бабушка … опекунша-то наша.. потом назначили опекуншей… ну вот, Божья воля, Божья воля, ничего не сделаешь, ничего не сделаешь, так, видно, надо было. Она нас вот утешала в войну. Мы плачем, она говорит: «Надо очищаться, надо страдать». Она тоже была богатая, питерская, вышла на 30-ом году в Пасху, они приехали сюда в 30-й.., так что Господь свел. Она вот молилася, это.. ну я перескочила уже на войну, конечно..
(00.15:42) Ну вот братик-то маленький рисовал, папа его хотел в театре художнику отдать, в театральный, был хороший Коняев (?), тоже арестовали его, война началась, их тут всех высланных переарестовали, чистили весь Волочек. Тут Калинин, немец, половину Калининых…. Ой, Господи.
А маленькие мы, бывало, папа киномеханик был, и мама там еще ему помогала, вот. Мы сидим дома под ключом, потому что мама няньку взяла, та оказалась непорядочной, и воровкой, неприличной, и все ее … потом в детский сад меня отдала, значит, это, днем мама там это козочке набрала травки в мешок, прилегла на солнышке, а я на скамеечку легла детского сада, и пою: «Бога нам не надо, не надо нам попов». Мама подняла голову и говорит: «Доченька, Оленька, чего ты там пропела, ну-ка повтори». Я опять стараюсь, лежу на скамеечке рядом. Она на кушетке прилегла. Она: «Где ты, откуда ты это услышала такое?» Нас все держали за воротами, такой же двор был большой там на Урицкой, 67. Вот, и мы все там это… бегали по двору. Нас ограждали от этих уличных ребят. И сразу мама вечером с папой поговорила, с детского сада меня сняли.
(00.17:26) Вот мы уже дома, нам карандаши цветные, нам переводные картинки, нам тетрадочки рисовать, и это… переводить и че там.. наклеивать… цветные были такие штампованные ягодки, там, фрукты: вот, вырезай, приклеивай в альбомчик. Ну в общем… И потом у нас очень было… дедушкины годовые подшивки, эти.. «Вокруг света», «Природа и люди» и «Нива» - вот эти целые годовые подшивки шикарные. Половину в 41-ом, когда маму арестовали, они половину… все откроют - первый же Новый год и Рождество. «А, Рождество?» Кидает на пол, забирает. Откроет дальше – там Пасха – тоже. Ну а это же в каждом журнале «Нива» было и Рождество, и Пасха, вот они много забрали. Цветная.. Там сколько… 50? Еженедельно же было…54 .. 56. Ну вот. «Природа и люди». Ну вот и потом в войну, что осталось, эти журналы, пришлось все продавать, всю библиотеку, всю библиотеку. Уже некогда было читать.
(00.18:47) Полное собрание сочинений Жюль Верна – это мы уже осиротели: папа в заключении, мамочка умерла, он писал письма. Ой, они даже не сообщали. Вот человек в заключении, а не сообщали. Человек умер, (?)… Хорошо, папа там был вместе, так вот его пригласили, папа говорит, глаза закрыл, вот. И подушечку-думочку мама взяла с собой. Он привез из тюрьмы, вот она у меня тут уж, я ее сколько раз пересыпала. На этой подушечке папа умер, потом, значит, в тюрьме и мама умерла, ему вот эту подушечку дали и он умер на ней, тоже на думочке на этой. И потом я пересыпала ее, и мои дети все будут на этой думочке, и тут уж она стерлась почти… Я все время на этой (?) Пересыпаю через 20 лет... Вот, так что.
(00.19:40) А братик – вот он, первый.. в этой.. не получил там уроки рисования в театре, как это не получилося, дома рисовал. А потом он, когда уже в семинарию… в 46-ом году семинария открылась, по-моему, в 46-ом году, я как раз на практике была на государственной 2 месяца, и вот папа туда уже осенью, по-моему, перешел, открылся.. занятия... Он Модеста позвал, Модест такой был стеснительный, забитый, он болел очень, … войну… в (?) 15 (?) лет болел, вот это.
(00.20:22) Потом 2 года в 7-ом классе, поэтому, раз он проболел много, в больнице лежал в (?) 15 (?) лет. Вот нам только помогал очень.. Ведь вот соседи… выйдешь, поздороваешься, а они тебе не отвечают.. напротив директор хлебозавода жил – ни корки хлеба никогда не подкинул нам. Здрасте! А она дочка ихня Кирилла… приходили во двор, играли в крокет: евреи купили крокет, и мы сделали площадку и все собирались у нас во дворе в крокет играли, ну вот это… до войны. Собачку они там нашу кормили, вот она растолстела в войну. Кота украли, кот служил, военные солдатики, видно, увезли. Он, это, служил, (?) котик был… Подойдет к военным к машине и служит. Видимо, увезли. Я как-то иду, вижу, что он служит, а они что-то смеются, дают поесть котику нашему.
Вот. Так что. А дедушка – вот я не знаю. Я помню, дедушка из Сибири приехал, потому что его обобрали здесь, у него кое-чего было спрятано. Он поехал в Питер, его там предали. Сразу приехали с бабушкой, и их обобрали, все там, и дедушка на 2 года в Сибири. Вот я только знаю, что в Сибири лес валил 2 года, больше ничего не знаю. Вот. И вернулся он, из Сибири приехал на извозчике, тогда еще в 30-е гг. извозчики с вокзала ездили. Вот, и моя опекунша тоже рассказывала, она в Пасху сюда приехала тоже на извозчике, тут недалеко Троицкий еще ближе, чем (?). Говорит: «Едем с вокзала, куличами пахнет», - уже ее встретили хорошо люди добрые приняли. И в кладовку какую-то забились они в проходную там. И тоже дом это… на какой линии… на 7-ой линии, что ли.. дом-то 4-этажный…
(00.22:43) Маша: из метро Василеостровская выйдешь, направо
(00.22:47) ОБ: Вот, (?) была, Марья Николаевна Изотова (Зотова?), построили… они только в 16-ом году рассчитались с этими, как они… подрядчиками. Только бы доходы получать. В революцию потом у них отобрали, она овдовела и все, и потом ее с 4 детьми, две дочки замужем там жили старшие, а с 4 детьми ее выслали там совсем, потом она в Волочек попала, потому что профессор Райский их лечил детей, и он.. жена была вот (Троицкая?) Марина (Полина?) Васильевна. Судьба сюда ее привела, и она вот молилась… Мария Николаевна Зотова… она все молилася Толгской Божией Матери, у меня вот акафист и книжечка Толгская. Вот молилась она, читала эти акафисты Толгской Божией Матери. И вот что Толгская Божия Матерь, она тоже в нашей судьбе покровительница. А мы и не знали этой иконы, у нас дома не было этого образа, ничего не было, в общем это...
(00.23:57) У нас были религиозные книги, так вот когда маму арестовали, они очень вычислили, все Евангелие, и все вычислили от нас, ой. Ну эти-то, беллетристику… они шкафы и не трогали, они там на лестнице, и ничего. Вот мы эти.... Полное собрание сочинений потом всю войну… по госпиталям я продавала библиотеку, носила. И Жюль Верн там, и Джек Лондон, и Мамин-Сибиряк, и Лермонтов, Лиза Ожежко там была – полное собрание сочинений, все в переплетах хороших. Дедушкины… до революции. Папа-то не мог уже ничего после революции, он все имел только что от отца. Вот. А мы все спустили, пока были (до 46-го?). Ох, да, барахолки, барахолки... И тут вот носила я эти книги по госпиталям.
(00.25:02) Ну вот, а братик когда поехал 17-ти лет в семинарию.. вот такую же историю рассказывали про Патриарха Ридигера, Алексея 2-го, он тоже 17-ти лет поехал, его вернули. А на другой год, значит, вот этот… по-моему, он старше, вот. А на другой год также вот это… брат-то поехал, его вернули, и он тут уже устроился, где-то инвалидная мастерская художественная, ну там.. стеклышки-рамочки-цветочки для… под фотографии, вот, рисовать. Высланная какая-то тоже московская была. Она вот это.. первая ему давала тоже уроки там рисования на стекле, вот по стеклу. И вот он это нарисовал у меня.. Маша, где этот Спаситель.. Моление о Чаше? Отец Модест нарисовал? Я боюсь, только бы не разбить. Вообще ее надо на фанеру поставить и в рамку, а то так можно разбить. Она у меня в сундуке тут лежала, я думала. А теперь я в больнице была сейчас со сломанной ногой, так они тут все переставили. Маша, а где этот Спаситель?
(00.26:22) Маша: ну там стоит, где иконы
(00.26:25) ОБ: ну вот это… покажи потом, достать… это его работа… семинаристом уже... Да. И это, потом вот у нас очень хороший нам помогали, в войну нас поддерживали, сирот… Вот, значит.. во двор текстильного техникума… тут бомбежки в войну было мало, аккуратные такие… Самая большая бомба… и главное, то, что он кидал, все рядом, все рядом. Я поняла потом, что цель была…ну все рядом почему-то кидал, вот как ему подана была шпионская карта, как тут бомбил… Ну, были листовки, вроде бы кидал листовочки «от Волочка не оставлю ни клочка» листовки.. ну Волочек, он наоборот. Вот… Вот это братик мой рисовал (несут икону – прим.) Вот надо бы вообще-то на фанерку и в рамку, а то так может все …«Моление о Чаше». Это была …
(00.27:37) Маша: в рамочку конечно надо
(00.27:37) ОБ: Это была… картина…
(00.27:41) ДМ: Какого года?
(00.27:44) ОБ: А? Что тут?
(00.27:44) Маша: Молодой он был? Молодым человеком нарисовал?
(00.27:45) ОБ: Ну это он в семинарии учился
(00.27:48) Маша: А, ну вот, конечно
(00.27:51) ДМ: А почему на стекле нарисовал?
(00.27:53) ОБ: Ну не знаю, он срисовал у нашей опекунши, она… бумажка есть, картоночка такая уж она просто.. открошилась и Чаша уже отломилась. Вот где-то я тут пересматривала… Не помню, куда я положила. Уже такие ветхие, не знаю, что делать. У нее стояла с иконами на столе, вот. Вот это отец Модест рисовал, будучи семинаристом
(00.28:22) Маша: На фоне белой двери… (прикладывает икону – прим.)
(00.28:28) ОБ: Будучи семинаристом… Вот календарь, может, мешает?
(00.28:41) Маша: Когда сбоку, вроде не видно этих царапин, когда сбоку
(00.28:45) ДМ: Вот так, да, хорошо
(00.28:51) ОБ: Ой, я это… кушайте, кушайте
(00.28:53) ДМ: кушаю, кушаю я
(00.28:53) ОБ: Маша, наливай чайку… там бутербродики
(00.28:55) ДМ: Он рисовал постоянно, да?
(00.28:57) ОБ: Что?
(00.28:58) ДМ: Он постоянно рисовал?
(00.28:59) ОБ: вот у него тяга к рисованию, но не получилось
(00.29:07) ДМ: прямо с детства?
(00.29:08) ОБ: дык вот с детства, с детства. Вот я приду из школы, он еще не был школьником-то, а я уже... Меня папа отрепетировал, в общем папа меня учил: мама по хозяйству, а папа со мной занимался. Тогда с 8 лет в 1-ый класс ходили.
(00.29:29) ДМ: Ага
(00.29:30) ОБ: И тогда я пошла с 8 лет во 2-ой класс, вот, потому что папа меня подготовил, но я плохо писала. И вот учительница хорошая, еще такая выдержанная очень, воспитанной старого закала, Марья Васильевна, Царствие ей Небесное, Макарова, и вот она это…«Плохо», «Грязно», «Плохо», «Грязно», получаю «Плохо», «Грязно».
(00.29:53) Маша: я белую бумагу подложила, лучше как-то видно, да?
(00.29:59) ОБ: ну вот надо, надо окормление белое такое сделать и в рамку вообще бы надо заняться… это чтобы так не пропало. Вот это так и осталась.
А.. я приду из школы, а он маленький, еще не школьник, и он что-то все мастерил: вырезал, значит, это. Сделал театр сам: коробочку такую картонную, вот там еще, и у него там прорезы, и вот он это двигал там это, овечек, человечков нарисует, двигает это снизу из коробочки, а тут как бы сцена, вот.. Все время…. У нас папа тоже там в театре работал, в кино молодой. Вот мы это... У него что? Вырезал овечек, взял кусочек… Видно, мама дала ему чулок, распустил – чулок-то распускается, и приклеивал каким-то образом кудрявые овечки у него, маленькие всё. И потом вот, когда нам игрушки дарили – мне там кукле, там, кровать, там шифоньер, там это, гардеробчик кукле было… целая на столе кукольная комната, вот, буфет папа там сделал, ящички-шкатулочки из картонки, там посуда мне куплена была и плита с трубой, жестяная посуда эта кукольная была, а у него были зверинец. Вот он тоже с детства любил животных, у него был зверинец. Вот все эти слоники, все эти свинтусы с поросятками были, петушок с курочкой и эти волк там, и медведь, и целлюлоидные, и глиняные были игрушки, такие глиняные петушок с курочкой глиняные, вот они это раскрашенные. Вот, а я… А я еще шила маленькая, я тоже вот. Мама так шила, все сама шила на нас, и вот мне это интересно было, мама меня учила заплатки ставить. Я иголкой уже палец исколю, плачу, но все равно. Научилась с иголкой пуговки пришивать. Я ему в его зверинце попоночки шила из тряпочек. Значит, такая на спинку попона, петушку, слону, а под животом там хлястик и пуговка с петелькой., вот это. Это у нас все обоюдно было, дружно.
(00.32:38) ДМ: а вы дружили с ним?
(00.32:39) ОБ: да, мы дружно… «братик Оленька»… мм… «братик Моденька – сестричка Оленька» - вот все так у нас дружно было, вот. Я вам скажу, мы по… я помню, даже как-то удивительно. Он налетел на меня, как коршун, я на кровати вот так отбивалась, это когда уже арестована была мама и мы сироты. Вот это какой-то у него гнев уже один раз проявился, не помню, из-за чего. И вот я это руками-ногами уже, вот, а он на меня! Чего-то такое. А пока родители были, мы дружно были очень это. И играли сказки детские. Книжку купили, сказки эти… в стихах там это. И мы разыгрывали. Сестры двоюродные придут под елкой, а мы разыгрывали, театр у нас это значит.
(00.33:47) Маша: Ой да
(00.33:48) ОБ: Он: «Серый волк в густом лесу встретил рыжую лису», вот он за волка: «Здравствуй!», а я: «Как дела, зубастый?»- Вот он: «Ничего, идут дела. Голова еще цела». Ну вот и т.д. Потом там этот тетерев и лисица… лисица бежит по лесу, сидит на дереве… увидела тетерева: «Терентий, Терентий, в городе была», а он за тетерева: «Бу-бу, бу-бу, была, так была». Вот мы разыгрывали сценки такие с ним, эти сказки. Ну это папа там поощрял тоже занимался. Вот и мы это... Сестры придут двоюродные, а мы перед ними это все разыгрываем с братишкой с удовоьлствием. Римма приходила, тетя Ксения приводила Риммочку
(00.34:43) ДМ: Это вы жили тогда на Урицкого, 67?
(00.34:44) ОБ: дада, это дедушка построил дом, вот тоже болото такое было, там какая-то старая избушка низкая
(00.34:53) Маша: Это недалеко от перекрестка, можно тут пройти там
(00.34:56) ОБ: Это с проспекта, с проспекта следующий квартал.
(00.35:00) ДМ: Он сохранился?
(00.35:00) ОБ: Сохранился.
(00.35:02) Маша: Сейчас там горелый стоит, потом черный построили дом и вот ваш огромный. Ну там ворот нету, прям вот так вот
(00.35:08) ОБ: Вот двор теперь испоганенный, сарай… я потом спрашивала, приехала, я говорю: куда ж дедушкин сарай-то громадный был: каретник, погреб, курятник…
(00.35:21) Маша: Да, там открыто
(00.35:25) ОБ: и хлев был, три. Звери наши, а каретник, это, евреям продали. А потом уже, когда это продали.. дом-то евреи и мы продали, вынуждены были. Папа умирал, говорил, дайте мне умереть спокойно, я уже не могу. Но у нас там сложные условия: квартиранты не уезжали, папа больной, мы мучились, не знали, как что. Что ты ищешь?
(00.35:48) Маша: открывашку куда?
(00.35:48) ОБ: открывашка там, в ящике вон в том в первом правом ящике
(00.35:55) ДМ: каменный дом – это ваш?
(00.35:57) ОБ: каменный дом дедушкин, где оптека-оптика, он смотрит на церковь.
(00.36:00) Маша: ну вы сейчас там шли мимо детской площадки?
(00.36:03) ОБ: Ну вот вы шли сейчас мимо детской площадки…
(00.36:06) Маша: А там аптека, дадада
(00.36:07) ОБ: Там аптека-оптика, а крайний дом сейчас вот большой отделано тут сейчас.. с угла сделали вход, то был вот там… было кафе-столовая.. она была, а наверху музыкальная школа была. А теперь… долго тут… Вот уже я с 95-го года… три раза… вот наконец-то довели до ума этот дом… здание. Начнут ремонтировать, потом застрянет, потом все рамы вырвут, опять все выломают, опять болтается все, опять ремонтируют. И вот только 3-ий вот доремонтировали, поставили уже рамы вырванные. Было застекленное все, и верх, и опять идет. Боже мой, что же это у нас за Волочек,..
(00.36:48) Маша: все предприятия остановились
(00.36:49) ОБ: весь горелый, все. И вот этот «Человек и закон» был на той неделе
(00.36:54) Маша: недавно
(00.36:57) ОБ: вот не в этот четверг, а… в этот четверг они оправдывали этих, который… расстрелял, белорус расстрелял двух… оправдывали, говорили, что невиновны…, целая посвященная была.. может он действительно.. там все найдено…
(00.37:15) Маша: от администрации города зависит
(00.37:15) ОБ: А вот в тот четверг прям сразу про Волочек говорил «Человек и закон». Оказывается, тут была мафия такая, что вот только… как они сказали под конец, что вот целый год … вот этот год только Волочек воздохнул от этой мафии, потому что она поймана уже, Ростовская уже…
(00.37:38) Маша: Начальство города вместе с мафией останавливали (восстанавливали?) предприятия, воровали деньги
(00.37:41) ОБ: да, начальник милиции, и Хасаинов этот вот три раза выбирался, как сейчас Путин, то у нас Хасаинов, это Маркуша, Марк. Ой, он самые большушие свечки ставит.
(00.37:53) Маша: начальник милиции, вот они так делают все дела
(00.37:56) ОБ: Вот, это да. Они как свидетели проходили. Так я и говорю, Волочек вздохнул от этой мафии, а меня вот ограбил бандит, наверное, наркоман, вот я из-за него сколько пострадала, вот сломала ногу, упала, дергал-дергал-дергал, пока не завалил, пока не вырвал-не украл. Не думала-не гадала, никогда не поскальзывалась, Маша говорит: «Мама, не ходи в церковь по этой набережной», там и все.
(00.38:29) Маша: конечно, я…
(00.38:31) ОБ: я уже привыкшая.. Я как снег выпадает, так с палочкой.
(00.38:35) Маша: привыкшая она…
(00.38:35) ОБ: Пока снег не стает, я все с палочкой. Такие дела, живешь долго, так много наживешь.
(00.38:50) Маша: Среди дела дня на женщину нападают, сумки отнимают…
(00.38:51) ОБ: А братик мой говорил: «Мы, слабые, больные, мы долго не проживем». Мы жили-то в войну, голодали тоже, страдали.. но нет, все-таки он…
(00.39:04) Маша: голод закаляет, оказывается
(00.39:05) ОБ: А?
(00.39:07) Маша: голод закаляет, видишь
(00.39:09) ОБ: Да, вот крошечки.. привычка такая, что все до крошечки. Вот что моя опекунша, что мы… Все до крошечки.. А как она опекуншей стала нашей… Вот в текстильный техникум во двор бросило бомбу, ну небольшая. Стекла вылетели. Они пришли к нам: «Марья Николаевна», - моя мама Марья Николаевна тоже, и эта Марья Николаевна, - «Марья Николаевна, пустите».
А папа в армии был уже взят через месяц в начале войны, он в Красном городке, очень хорошо ему было, все тут. Он киномехаником там, взяли киномехаником, все тут замечательно. Он прибегал там, поменяет эту свою махорку… там порция какая-то… на сахар там, принесет.. на мыло (?) там... И охранял там это на кладбище на нашем склад в церкви был. Там тоже и там стоял, дежурил по ночам. Икону нашел между могил с этого храма «Всех святых». Она у нас долго была, и потом, когда открылся Богоявленский, мы снесли эту икону отцу Федору, он в киот поставил. Ну самодельные такие были киоты. А этот (Киричук?) сейчас все их уничтожил, эти самодельные киоты, все иконы не знаю куда… И куплена теперь «Всех святых», напечатанная такая икона на аналое стоит, слева тут, прям в приделе слева. Там Божией Матери, икона Божией Матери, потом эта вот, «Всех святых». А тут самодельные эти киоты… Потому что где-то тут закрыли богатые (?), признает, что этот крест, который под стеклом сейчас, это (?). Не знаю, там же 5 приделов было.
Так вот, она пришла, стекол нету, холодно, значит. Мама пустила их жить, вот, а мама попала в больницу с дизентерией. Окопы копать послали, все дизентерией заболели, вот сегодня Малышева как раз про дизентерию говорила, ну вот. Пили… там жарко было первый год в летней.. войны, это 41-ый жаркий был
(00.41:38) Маша: грязную воду пили
(00.41:38) ОБ: грязные, пыльные, измученные, оттуда с окопов, и дизентерией заболела она, мне только говорила: «Не заразись, не заразись». Мне было 13 лет, я не заразилась. А потом она в больнице месяц лежала, и вот только вышла из больницы, ее арестовали на вторые сутки. Вот она 16-го из больницы вышла, 18-го октября 41-го года ее арестовали. Ой, такие издеватели, никогда не забудешь.
(00.42:15) Маша: в больнице даже арестовывали, больного человека ехать-везти
(00.42:22) ОБ: ой, да. Чего там ей это приписали-то, я не знаю
(00.42:25) Маша: а ей все равно, умерла б в дороге - умерла б в дороге, все равно
(00.42:27) ОБ: А?
(00.42:27) Маша: все равно, больную – не больную, посадили
(00.42:30) ОБ: да, с кровати взяли. Ой, я не могу подробности рассказывать.. И вот нас только, нас только берегли вот Божья воля. Так уже Господь дал испытание. Вот, Толгская Божия Матерь… Когда она тут ночевала, Марья Николаевна, я осталась, мама уходит, а мы… а я говорю: «А мы как?» А они, это, НКВД-шники говорят: «Ну или в детдом, или вот с кем-нибудь оставьте». Мама говорит: «Да ладно, не плачь», - на меня, «недоразумение, через неделю я вернусь», - вот мама так сказала, последние слова там были. Братик там в уголочке где-то хныкал, а я тут маму за руку держала. Вот, и это, чего. Забрали. Они говорят: «Ну вот, останется может кто», а мама говорит: «Марья Николаевна, останьтесь пока с моими детьми». Она говорит: «Ну ладно, хорошо», - Марья Николаевна, обе Марьи Николаевны. Вот молодую Марью Николаевну увели, а старуху Марья Николавна осталася с нами, Изотова, питерская барыня бывшая, вот тоже обобранная, общипанная, овдовевшая. Вот, ну вот она Толгской Божией Матери молилась, и тут у нас, и тут Толгская Божья Матерь, значит, под покровом ее уже так остались. Мы познакомили ее уже.. она не была знакома, папин друг… вот не знаю, Валя говорила… папин друг Николай Николаевич Воробьев, вот его книга «Нам оставлено только покаяние», там вот книга его. Тут календарик… вот он очень… отмечен. Он у Сергиевских был экономом, у врача-хирурга Сергиевского, из заключения когда вернулся, вот. Ну у них смолоду связи были …(?). А он постарше был, папу… моего папу он готовил по математике в институт. А как раз революция, и папа там два года проучился. У него были шинель, погоны такие, все это, вот. Но он сбежал оттуда от голодовки к папочке, к мамочке в Волочек, еще там не отобрано было, и коровы, значит, в каменном доме. Ну вот. Бросил он институт и тут вот при театре он тут стал это… работать .. молодежь – вот так. Тогда еще пирожки пекли у дедушки. Вот, тетя Валя, мамина сестра рассказывала… Когда уже он с мамой познакомился вторично, и тогда уже полюбились они, и все… бабушка была против, что какую-то нищую приютскую приведет, вот, но он все-таки настоял, ему 27 лет, маме 20, и привел к себе, туда, в тот каменный дом. Ну вот, приезжала уже сестра, тоже в приюте, на 6 лет младше, тетя Валя.... Она все ее муштровала: «Так веди себя, чтобы…так, то-то-то»
(00.46:06) Маша: все бредят о богатых
(00.46:10) ОБ: Вот, да. Еще пирожки.. какой-то дядечка еще к ним в гости приходил молодой, недовольный, что его кормили вчерашними пирожками, да. Вот тетя Валя рассказывала Модесту, вот теперь.. недавно.. Модесту. Тетя Валя там была в этом в Лисьем Носу больше. Здесь она приезжала повидать (?) брата дядю Сашу (?) на Московской (?) там давно живет (?), а потом вот ездили мы. Еще пока не замужем. Тетя Валя – она тоже очень… мамина сестра, она такая самоотверженная, она с приюта… как заключение… мама-то умерла через полгода..
А полгода нельзя было переписываться. Ни папа, ни мама, ничего. И папу в этом Красном городке арестовали, и маму тут вот все. Я звоню папе по телефону – не нашли, второй раз звоню – не нашли, третий раз – не нашли, нет. Я поняла, что он уже арестован. Через полгода вот им разрешили по одному письму, и вот они договорились. Мама написала своей сестре в Ярославль открыточку, тетя Валя мне отдала, она где-то у меня хранится, мамин (?), а папа написал нам треугольник, там этот… «проверено военной цензурой» там все время проверялось. папа писал, вот. И потом вот разрешили уже переписку – два письма в месяц. Так и ходили у нас письма. Мы получали, мы отвечали, получал – отвечал, вот два письма в месяц. Ну вот, и я когда получила .. ответили мы, получили ответ, второе письмо. Я прыгаю, скачу, ой радостно все, открываю, а там написано: «(Наташа?) Наша дорогая незабвенная мамочка скончалась», папино (?). Вот. Не выжила она, цинготная водянка.. у нее ноги как столбы, а сама тощая, ничего ее не вылечили. Он ничего не говорил, он тете Вале только сказал, когда вернулся, что ну… страшный был человек уже, исхудавшая... (?) его позвали, он говорит: «Я глаза закрыл ей и это… молитву читал сам, которые знал». Вот.
(00.48:44) А тут нас вот опекал батюшка, отец Никон, игумен Никон Воробьев. Познакомили.. кто остался-то с нами.. Марья Николавна-то с нами. Он пришел, навестил нас, познакомилась Марья Николаевна. Так она все с ним, с ним. Вот он другой раз буханочку хлебца привезет, целую, половинку. А потом мы все продавали. Тетя Валя нам приехала, навестила через Бологое. Тогда бомбили ужасно Бологое-то все разбомбленное было, ужасно. Даже зарево видно было с балкона у нас с Урицкой, 67.. балкон.. видно было зарево даже. Но наш Волочек мало пострадал.
Сейчас больше – все сожжено, весь Волочек сожжен. Если вы обратите внимание, все дома деревянные поджигают, что это такое. Кошмар какой-то..
(00.49:41) Маша: Говорят, от проводки. У нас недавно через два дома на Первомайской…
(00.49:41) ОБ: Тут у нас пьяницы сожгли – каменный построили. Тут в Пасху из-за пьяницы дом сгорел, тут это тоже бабка сожгла вон 1 мая, тряслись мы вон 1 мая. Буря, ураган был страшный, страшный был ураган-то, и в это время пожар. Там уже сарай через дорогу загорелся
(00.50:06) Маша: Сухое дерево стояло, провода, наверное, замкнули. Сухое дерево
(00.50:08) ОБ: Хорошо, Маша увидела… Ой, Маша… Наташа…
(00.50:09) Маша: Я увидела, там и соседи видели. Я уж увидела, когда тут над крышами
(00.50:14) ОБ: Дык вооот, на нашей стороне
(00.50:15) Маша: страшный дым… да что ж такое? Да как выскочила
(00.50:20) ОБ: Я вообще переживаю, теперь как меня бандит этот уронил, да нога сломана. У нас такой проулок ужасный, сделали трубы, и эта 9-этажка, 5-этажки, настроили, улицу сковыргали, теперь прошло какое-то время, новые делали там укладки, шили трубы. И не доделали.
(00.50:42) Маша: Трубы это что.. Ладно…
(00.50:43) ОБ: А эти тут поселились.. металлолом принимают
(00.50:46) Маша: Вот эта бабушка… бабушка Тоня поселила азербайджанцев.
(00.50:47) ОБ: Да
(00.50:47) Маша: Они тут теперь, значит, принимают металлолом. Сначала деньги давали, теперь на самогонку меняют, и весь.. все алкоголики...
(00.50:53) ОБ: и мы сейчас уже в ужасном состоянии здесь. Уже соседка говорит, у нее уже пролезли… у нее там сигнализация в дом построена эта.. вона шикарный построила дом, так они все равно во двор проникли, на крыльце хорошую мужскую обувь пару украли. А сосед говорит, лопату там положили, они из подворотни лопату вытащили у соседа. Это ж тут просто.. Не знаю, что тут будет дальше. прям страхота, страхота… (?)
(00.51:26) Маша: Рядом соседи хорошие парочку живет…
(00.51:32) ОБ: Наркоманов много, вот что. Ой, Господи, да. Так что братик мой с детства художником. А получилося уже все сиротство. Молилися мы с этой бабушкой, она опекуншей назначена была СОБЕСом, ГорОНО, раз мы жили с ней первый год войны, не учились, а потом пошли в школу, вот, пропущено было. Но у меня-то год был в запасе, я потом с ровесниками училась, а то я.. год у меня был. 7 классов кончила… Я как раз в 7-ом кончала, а потом … Вот, тоже боялась, а она уговорила меня: иди в медицинский. Ну потому что педагогический… тут был педагогический еще техникум, после 10 классов звали и после 7 классов. Но я не хотела педагогический.. Безбожие.. как мама вот в театре не хотела работать. Они в театре играли в молодости с папой - мама, вот
(00.52:56) Маша: Ну комсомольцы должны быть, что ж
(00.52:58) ОБ: что… безбожие там. Маму как талантливую отправляли в Москву на артистку учиться, она отказалась, говорит: «Только по религиозным убеждениям, не хочу безбожие». Она молодая, там, говорит, очень это… Там показывают, как богачи жили, как сейчас бедняки там при них жили, там что-то сценки какие-то … агитки делали. А она была на авансцене, что-то такое говорит, вот сейчас будут показывать… она декламировала… вот то-то, то-то, то-то. Открывается и там показывается... Вот она это все..
(00.53:40) Она из приюта с 17-го года до 18 лет, с 13 лет до 18 в приюте 5 лет была, ну и вот там. Тогда постепенно… еще были хорошие воспитатели старинные. Она рассказывала, иконочки на кроватках висели, у них образочки. Комиссия пришла: «Это что? Убрать», они в корзиночки убрали, а потом пришла комиссия без них, корзиночки проверили, иконочки аннулировали у них все из этих чемоданчиков-корзиночек, мама говорила, ну вот. А воспитатели-то – они оставались, дореволюционный.. там был хор хороший, она была солисткой хора, вот, хормейстер хороший был … девочки. И она очень была рукодельной, талантливой, она такая… она успела до 13 лет до 17-го года … захотела стать модисткой, мама моя, вот. И она училась два года у модистки, и она выучилась. Ну шляпочница, горжетки там, шляпку, шапочки там, фетр тогда был, натягивался, ну вот. И вот она уже вот все это умела, вот она и нам шапочки шила, и тапочки шила маленьким детишкам, и машинкой работала, вот машинка.. бабушка дала ей машинку. Приняли они ее, она худой… машинку дала ей, которую капризной портнихе, она капризная очень, а хорошую машинку у бабушки отобрали в 30-ом году на Урицкой, 67. Все.. неделю вывозили. Все-все отобрали. По-моему, вот это даже… с иконы серебряные ризы содрали. Ризы-то остались то, которые папа с мамой…
(00.55:36) Маша: не надо быть очень богатым.
(00.55:39) ОБ: Да, так что…
(00.55:40) Маша: .. что необходимо – и радуйся жизни. Есть покушать-одеться, и жизнь… живешь, ой, слава тебе, Господи
(00.55:47) ОБ: И бабушка.. у нее помешательство произошло, когда это... обобрали, а у мамы молоко пропало. А дедушку посадили на два года в Сибири.. лес валил. Он такой боевой приехал оттуда, с мешками холщовыми, хлеба.. такие вот 4 хлеба в подол больших вот, как у нас стул круглый, таких. Бывало, отрежет, а мы бегаем, ребятишки, жуем как пряники, этот хлеб, такой вкусный, откуда он сибирский хлеб привез, ну там пшеница эта.. не знаю, очень вкусный хлеб, хлеба четыре привез. Он такой вот, не знаю… Не рассказывал ничего, ну и тут он стал собираться к бабушке в Ригу, у него там деньги оставались, вот. И как-то он сумел туда выбраться в 34-ом году, мы остались вот без бабушки. А когда папа… дедушка был в Сибири, а бабушка с нами сидела, маленькие были… они в кино работали, мама с папой, тоже и мама там киномехаником (?) с папой была.. так мы это, бывало, играли вечером. Бабушка сидит, играем там все это, потом она станет на молитву на коленки, уже она не такая модная, уже старенькая, вот, на коленочки.. шепчет молитвы. Я помню, я слева, братик справа, на коленочках стоим, вот она помолилась, мы встаем, мы молитвы не знали эти, маленькие детки еще были, ну вот. Потом дедушка вернулся как раз, собирал бабушку, все смотрел. Тоже вот, я помню, он это: «Что это у тебя тут пряник засохший в чашке», «Что это у тебя тут это печенье спрятано, конфета засохшая». Вот я сейчас когда прячу.. кладу, думаю, я уже бабушка как кладу, меня уже (?).
(00.57:55) Маша: коробочками обложилась, тут сидишь, «сюда это положу, сюда это». Все под рукой чтоб было
(00.58:02) ОБ: Да, да. Когда в больнице была, все перешуровали тут, переделали
(00.58:08) Маша: ничего не переделали! Кровати переставилив другую комнату, да и все
(00.58:11) ОБ: Да, переставили. Так вот кровать. У меня спальня-то холодная.
(00.58:14) Маша: как было, так и есть
(00.58:16) ОБ: Что вы там фотографируете?
(00.58:18) ДМ: Это я вас снимаю на память
(00.58:21) Маша: все нормально
(00.58:22) ОБ: Чего меня снимать, я страшная уже (смех – прим.)
(00.58:27) ДМ: Ну что вы. Знаете, мне кажется, это очень важно, когда человек говорит, запомнить его лицо
(00.58:34) Маша: Какая есть, такая есть
(00.58:37) ДМ: Это же очень важно, чтобы остались.. вот память осталась. Я вот внимательно слушаю, у меня вопросы есть. Сначала вы расскажите все, что вы говорите… все что вы помните, а потом я вас поспрашиваю, ладно? Еще вопросы позадаю
(00.58:48) ОБ: Ну вот я сейчас вот я говорю, что, значит, братик, когда пошел учиться в школу, его обижали там мальчишки, вот. Ему в спину камнем ударили, вот
(00.59:05) ДМ: В каком классе это было?
(00.59:06) ОБ: Во второй школе, там, наверное.. во втором классе, вот, или в 1-ом классе обижали, а мама пришла там, он вот потом рассказывал, что мама пришла там, нажаловалась, что его обижают, там что.. видимо, мальчишкам нагоняй был, они его подкараулили, еще дали, говорит, камень попал в спину, я, говорит, уже… болела спина. Вот он немножко согбенный между прочим
(00.59:36) ДМ: Это с того самого случая?
(00.59:40) ОБ: Видимо, что-то такое. Вот он говорит: «У меня спина, - говорит, - болела, но я уже ни папе, ни маме не говорил ничего». Он такой.. он такой.. он такой настоячивый был, упрямый немножко братик. И .. когда и молчал. А потом в семинарии у него коленка.. ну зажило у него колено. Там тачку с дровами катил кто-то из поворота, и он шел, и прямо ему в колено этой тачкой. У него колено было распухшее, я помню, зимой, валенки там в семинарии одевали, у него нога распухшая, не лезла, вот уже когда он учился в семинарии, вот.
(01.00:26) А папа, я помню, где-то письмо папино: «Что, что ты, Модест, ты не хочешь в семинарию, боишься, не хочешь» - папа его звал-то. Ну вот он в 17 лет поехал – его вернули. Я не помню, с какого года он это.. учиться-то начал? Папа-то еще был там в семинарии, вот, и он уже приехал. А потом он приезжал когда домой, говорит: «Я как в другой мир попал», - вот он воспрял духом. Конечно, в другой мир, тут только безбожие да притеснения были. Вот, какой-то был замкнутый.. Без родителей-то мы всю войну только… Опекунша наша.. мы, бывало, с картиночкой\Тартиллочкой (?) сидим и что-нибудь читаем по очереди, если не она.. не рассказывает она про свою жизнь, про старую питерскую, то читаем, вот, по очереди какая-то книжка у нас духовная идет. Книжки-то наши духовные родительские отобрали, прям с мамой увезли, семь стопок книжек, журналов, там всякие: Евангелие и всё-всё-всё. А там было соседи дали.. а! Никоновские дали. Книга Меч, автор Меч, в хорошеньком переплете красненьком, Меч, «Рассказы… Географические рассказы для юношества». Очень интересно. Мы только начали читать вот это, война началась, книжка так прям на столе открыта лежала, и он: «У, Меч! Запрещенная!» Бац – на пол это все. Я говорю: «Это же для юношества, географические рассказы». «Меч запрещенный, все!» И мы не смогли отдать Никоновским, «не вернется ваша книжка», - мы сказали. (?) Хорошая, она такая тоненькая, правда, была, небольшая.
(01.02:23) Маша: прям домой заходят чужие коты, ой
(01.02:24) ОБ: Обложечка красная, новенькая такая книжечка.
=
35 457:1800*70=1379
Комментариев нет:
Отправить комментарий