В02 - ИЮЛЬ 2012 - ВВ-03

В02 - ИЮЛЬ 2012 - ВВ-03

(00.00)ОБ: … на эту могилу
(00.02)М: Так, ещё раз.
(00.03)ОБ: Благодаря моим ребятам она ещё жива, а то бы давно ушли и всю бы разломотили.
(00.08)М: Можно ещё раз. Вот это могила чья? Чьи кресты здесь, покажите пальцем на картинке.
(00.13)ОБ: Ну, так это могила, вот, прадеда, прабабушки.
(00.13)М: Ну, кто в ней похоронен?
(00.19)ОБ: И папа похоронен.
(00.20)М: Покажите просто пальцем на этот снимок.
(00.22)ОБ: Только как она, это, стоит? Это калиточка здесь. Где тут калиточка? Тут вход-то?
(00.31)М: Вход?
(00.34)ОБ: По центру. Тут мраморный чёрный крест, да?
(00.38)М: Ну, да.
(00.39)ОБ: Ну вот, два креста. Это всё прадед и прабабушка, и их дети тут похоронены были, а потом вот тут папа положен мой, вот.
(00.49)М: То есть папа находится слева?
(00.51)ОБ: Да, вот, слева. А это уже сломали кресты.
(00.56)М:  То есть левый крест – это отец, Борис?
(01.00)ОБ: Мой папа, Борис, дьякон Борис.
(01.03)М: Дальше идёт основание гранитное.
(01.07)ОБ: Тут на нём написано – прадед и прабабушка похороненные, Малышевы.
(01.12)М: А следующее?
(01.13)ОБ: А на них было вот здесь медные пластинки или латунные, на них имена их детей в младенчестве умерших, вот, они и ихние дети были. Пластинки отвалилися, винты сгнили, заржавели, пробки осталися вот тут у основания гранитного.
(01.35)М: А третий крест – это детей общий крест или кого-то чей-то личный?
(01.40)ОБ: Ну, вот, это дети были похоронены, а это...
(01.45)М: Нет, так это не дети, это Борис, Ваш отец.
(01.47)ОБ: Ну, это потом уже папа-то похоронен, гораздо позже. Там были нахоронены младенцы.
(01.52)М: Значит, один на другом получается?
(01.55)ОБ: А кто его там знает? Я не знаю. Там папу хоронили, там такие камни кидали на гроб, прямо я не могу. Почему-то камни там были очень сильные, в земле камни. Кода копают могилу, там чего находят – они не отдают, вот, старинные. Эту-то могилу хотели расковырять несколько лет тому назад.
(02.19)М: Так, а третий-то крест чей, вот этот вот? Не знаете?
(02.26)ОБ: Да всё это ихние дети были, справа и слева, а они посередине похоронены, прадед и прабабушка, и ихние дети. А потом уже папу похоронили здесь. Потому-что надо было папу с самого края, тут пусто, дедушка прибавил ещё вот здесь последний пролёт, он немножко даже – ограда другая.
(02.49)М: Очередь.
(02.50)ОБ: Для себя прибавил дедушка.
(02.51)М: То есть третий крест стоял раньше, чей крест – непонятно было, да?
(02.55)ОБ: Ну, я считаю, что тут детишки мамины, вот, мои, трое детишек где-то тут зарыты. Мама-то, в родах умирали трое, раньше ж отдавали детей, хоронили, я помню, маму, тоже папа хоронил, всё зимой, зимой хоронили, родовые все тут. Малышевская, Малышевская могила.
(03.26)М: Так, значит, слева...
(03.03)ОБ: Если б кладбище не закрыли, может быть и тут хоронить можно было, и тут, а уже... Рельсы все украли вон недавно, рельсы чугунные выковали, всю могилу разломотили, всё это уже, тут один только крест остаётся, вот. Этого уже давно нету, тут только гранит стоит.
(03.54)М: Далее прадед, да?
(03.56)ОБ: Прадед, Иван Фёдорович Малышев, Екатерина Петровна, прабабушка, его супруга, Екатерина Петровна. Вот они, наверное, посмотрели, что год смерти до революции, и раскопали могилу. Кто-то им помешал. Я прихожу – раскопана и замерзши земля. Вот, Павлик приехал, мы у соседей взяли лом, лопату, и, вот это, купили в магазине, это, сетки полметра, и, это, ведро оцинкованное, и в это полное ведро цементу. Благо сейчас всё можно купить. И Павел, это, мне закопал всё это по центру, вот. Было раскопано. Я говорю – Павел, вроде ни костей не видно, неглубоко выкопано, и, т это, ни палок, ни досок от гроба. Я говорю – давай ломом. А он вот так постучал – бум-бум-бум, как барабан, значит, дубовый видно гроб, такой сухой даже очень. Я так обрадовалася, что они не докопали. Там говорили, что какая-то, убийство произошло. Может вот они начали копать, да подрались, друг друга убили и не докопали, бандиты. А потом рельсы всё равно все вытащили, под этой две рельсины и по рельсины здесь. И раскурочили всё это, скамья была чугунная разбита, вон в сарае лежит у меня, ножки. Что бы не укради эту скамью чугунную, хотели, но она тяжёлая, ребята скобами к ограде привинтили. Так они рельсы доставать – скамью всю разбили, раздубасили.
(05.46)М: А рельсы зачем там?
(05.47)ОБ: А?
(05.47)М: А зачем там рельсы?
(05.47)ОБ: А рельсы подложены под, под, под все, под памятники под старинные, рельсы подложены были, вот так протянуты по одной под крестами, а это  – две стояли. Вот они всё вытянули.
(06.08)М: Что бы не упали?
(06.08)ОБ:  Не знаю, так давно стояли. Они были раньше в земле, не видно. А с такими годами траву выпалываешь и мусор выносишь, и всё. Когда мы были маленькие, родители приходили, пололи летом, дудки такие вот росли большущие. Ну, а теперь дудки у нас там не растут такие, там уже сменилася даже растительность, теперь приходишь полоть. Теперь вот какой-то этот бальзамин несчастный. Усеяно всё целиком, полностью. И всё каждый раз земли ниже, ниже, ниже, и рельсы оголилися, уже всё.
(06.54)М: Понял.
(06.55)ОБ: За, за сто лет, за сто лет.
(06.58)М: И там фотография папы, на кресте, да?
(07.00)ОБ: Да, теперь у нас, сейчас тут, не знаю, нету, наверное, или есть.
(07.04)М: Но там видно – фотография есть.
(07.05)ОБ: Да? Ну и сейчас она. Разбили этот крест, было снято долго, а сейчас повешано. Папа, дьякон Борис. Дьякон Малышев Б. А., вот, написано, и дата, по-моему, там написана жизни – пятьдесят два года. Ой, Господи, помилуй. В сорок девятом он скончался, одиннадцатого мая. Ой-ой-ой-ой.
(07.40)М: Так, вот.
(07.46)ОБ: Ну, это отец Борис мой, по-моему, сидит. Это Модест там снимал его в рясе.
(07.53)ОБ: Это отец Борис Анисимов?
(07.55)ОБ: Мой, Анисимов. Да, это мой. Протоиерей. Протоиерей он уже тут, старый, больной уже, можно сказать, он уже диабетик. Он ездил к гомеопатам, и меопатам, они ничего не помогли. Анисимов Борис Николаевич.
(08.23)М: Какой это год?
(08.24)ОБ: Ой, не знаю, какой год. (Нрзб.) Когда он тут есть? Да он последний раз ездил, это, к гомеопатам ездил, там всё (нрзб.) его там снимали.
(08.40)М: То есть, это в старости уже, да?
(08.42)ОБ: Да, пожилой, тут он уже пожилой.
(08.44)М: Он когда умер?
(08.47)ОБ: Ой, умер здесь уже, он совсем болел, плохо выглядел.
(08.55)ОМ: А год-то какой это у него?
(08.57)ОБ: Ой, девяносто шестой, скончался. Пятьдесят семь лет ему было. Накануне, накануне Воздвижения. Вот его отец Леонид и направил в семинарию. Такой молодой, энергичный был, ни холода не боялся, и одежды не было, в кирзачах, русские сапоги кирзовые, топал по приходу. Придёт весь в грязи, по грязи десять километров там на требу пойдёт, ой, кошмар, пешком если он не мог ходить. А это чего тут? Ничего тут нет?
(09.52)М: Нет это просто, это просто так. Давайте, следующий снимок смотрим.
(10.00)ОБ: М-да, это...
(10.02)М: Вот, следующий снимок.
(10.05)ОБ: Нет, а тут другой был снимок у Вас сначала-то.
(10.10)М: Я просто это, снимок был близко.
(10.11)ОБ: А-а, я-то думала. Ну, это, вот, уговаривали, Модест приехал со своими ребятишками, уговаривали фотографироваться отца Бориса – он ни за что не пошёл. Так что вот, это.
(10.27)ОБ: То есть это отец Модест приехал куда?
(10.29)ОБ: Модест – сюда, в Волочке это, снималися, ходили.
(10.31)ОМ: А какой это год?
(10.32)ОБ: Ну, вон маленькие ребятишки тут – Саша его и мой, это ихний Саша вот, умер тоже уже, старший, а Вали, значит (нрзб.), а это Машенька маленькая, а это Коля маленький.
(10.51)М: Значит так, значит слева на право.
(11.00)ОБ: Валя-то, Валя-то должен родиться, он в этот же год с Машей родился, Маша...
(11.07)М: Значит, слева на право, вот это кто?
(11.11)ОБ: Ну, это супруга Модеста.
(11.12)М: Нет, слева вот, мальчик.
(11.13)ОБ: Это мой сын Коля, беленький, старший, и Маша.
(11.18)М:  Понял.
(11.13)ОБ: Анисимов, Коля Анисимов, это Маша Анисимова. А это посередине Саша Малышев, Модестин сын, Александр Модестович на том свете.
(11.32)ОБ: Потом (нрзб.) отца Модеста...
(11.39)ОБ: Супруга
(11.40)М: Лидия
(11.42)ОБ: Лидия Николаевна, но она венчалася Людмилой, я не знаю. Я говорю – всё, и фамилии две, и имя два, и не пойми чего. Ой, Господи.
(11.59)М: Так, потом, кто это посередине сидит, маленький вот этот вот?
(12.07)ОБ: Это их Саша посередине. Мой Коля вот, беленькие мои ребятки, а у них чёрненький Саша.
(12.17)М: Саша, сын отца Модеста.
(12.22)ОБ: Да. А вот Вали-то нету чего-то. Сколько же это Маше-то? Маша (нрзб.) была, наверное года два.
(12.37)М: Это кто вот здесь?
(12.38)ОБ: Маша, Маша. Годик ей что-ли.
(12.43)М: Маша.
(12.46)ОБ: В этот же год Валя родился, но Валя в декабре родился, а Маша в феврале. Если ей годик, то Валя-то тоже должен быть. Ну а где он? Чего-то Вали-то нет, не знаю, дома оставили.
(13.06)М: Дочь Ольги Борисовны, так.
(13.12)ОБ: Ну, а зачем Вам эти малыши-то, уж это давно прошло – маленькие они.
(13.18)М: Любой исторический документ надо атрибутировать – кто изображён, когда изображён, где изображён.
(13.25)ОБ: (нрзб.) не надо было снимать, сняли бы вот когда они уже большие (нрзб.). У меня карточки-то были, вот Вы не сняли, когда они все на диване сидят четверо.
(13.39)М: Ольга Борисовна...
(13.40)ОБ: Команда.
(13.41)М: Это исторический документ.
(13.42)ОБ: Тут ещё их не хватает.
(13.45)М: Не хватает.
(13.46)ОБ: Двое.
(13.47)М: Но это, это исторический документ. Понимаете? На документе...
(13.50)ОБ: Это молодые, молодые, Модестик молодой.
(13.52)ОБ: Какого года документ, какого года это? Ну, какой год это?
(13.58)ОБ: Ну, так если Маше годик – пятьдесят третий, Коля родился – пятьдесят четвёртый, и Маша, ну пятьдесят пятый год значит.
(14.07)М: Так.
(14.11)ОБ: Это куженкинены, Куженкино, я, мы приехали в Куженкино, вот. (Нрзб.)
(14.27)М: Это Вы служили в Куженкине, да?
(14.30)ОБ: Да, четыре года вот тут жили на шоссе, 55-ый, 56-ой, 57-ой, 58-ой. 59-ый – в Ильинском, и сняли, потом зиму тут сидел он без прихода. Они все дошкольники. Потом уже, вот, хорошо вот уже... Родительский домик хорошо был, это, уже купил, вот, уже в Куженкинено накопили деньги, там приход всё-таки. Уже деньги накопили, мы уже сюда. Павел родился, вот, купили это у Надежды Захаровны, половину купили. Чего, звонок какой, да? Кто звонит, нет?
(15.27)М: Смс-ки.
(15.28)ОБ: Смс-ки, да?
(15.30)М: Так, Вы устали?
(15.33ОБ: А что Вам надо ещё?
(15.35)М: Нет, снимков у меня хватает. Просто я к тому, что если сейчас устали, может прерваться и почитать молитву? Давайте почитаем молитву.
(15.41)ОБ: Давайте.
(15.43)М: Вот, просто мы запомним этот снимок, и с него дальше завтра начнём, ладно? И по снимкам потихонечку пойдём.
(15.52)ОБ: Это дело Ваше, я в этом ничего не знаю.
(15.54)М: Хорошо.
(15.55)ОБ: Мне всё равно чего там. Уже давно прошло, надо чего-то более позднее, а то вы уже это, прямо копаете с этого уж не знаю как.
(16.06)М: История.
(16.07)ОБ: Вы тогда наснимали, наснимали.
(16.10)М: Так это же и есть история. Это та история, которую надо (нрзб.)
(16.13)ОБ: Слушайте, а чего такое, это у нас там настежь всё, холод пошёл уже вроде бы, да? Вас не застужу? Ой-ой-ой, мне прямо, улица тут открыта, ничего себе. Ничего себе – улица открыта. О, я ж хотела посуду мыть, пока не остыло ещё, тут стоят тазы (нрзб.). Что тут пахнет рыбой? Вроде рыба не вонючая, нет, а пахнет. А чего, дождь был? О, посмотри, капает, капает.

(17.08)ОБ: ... иконы. Один раз приходит Ольга Сергеевна и говорит – сестрица Мария, меня же вызывают в милицию, какая-то комната номер, вот, помолитесь-ка за меня, зачем меня вызывают туда. Расстроилася старушка. Вот и не знаем – что, зачем её туда вызывают в милицию. Ну вот, (нрзб.) приходит, вызвали, кто-то там донесли, узнали, что она, это, зарабатывала на пропитание, вот, восстанавливала чужие образочки. Там в лохом состоянии иконочка, она там у кого-то даже неделю жила тут в Волочке, писала икону большую, подновляла киот. Там её поили, кормили, и она там ночевала, там сидела, работала. Ну вот, вот её и вызвали в милицию. Чем вы занимаетеся, это что такое? Кто-то доложил, да. Она говорит – так я же в монастыре была художницей, иконопиской. Икрнрпис, да? Художницей. А он спрашивает – Вы и меня портрет можете нарисовать? Она говорит – да, могу и Вас. Это (нрзб.) Вобщем, он её отпустил (нрзб.) Она говорит – я ж пенсию не получаю, вот верующие, которые попросят восстановить иконочки. Это уже, уже тут открыт был собор. Вот, ходили, молились. Ну и чего – так и всё, больше ничего и не беспокоил, не обижал никто. Разобралися (нрзб.) Я это, как это, в Куженкине жили, я прописана с ним была, значит, до Куженкино в Выборге, ну ездила везде прописана с ним. У меня кончился срок пять лет паспорту, надо паспорт менять. Я поехала в Бологое менять паспорт. А там сидит такая, вот как это, Нона Мордюкова, здоровущая, в ремнях (нрзб.), ремни в военной форме милицейской, сидит такая Нона. Надо там заполнять, и там написано – построчно, в скобках мелкими, что подробно, ответы давать подробно. Ну там подробно это всё, ну, я отвечала, там написала, что это. Там вопрос, ну, профессия, должность место работы, написала там домохозяйка. Чем занимаюсь – написала, занимаюсь воспитанием детей, домохозяйка. Павлик родился третий. Ох, как она дошла до этого, что священник муж там, это, занимаюсь воспитанием детей, так она аж вся подпрыгнула, заскрипели у неё эти ремни. Ой, НКВДэшница злая. Вспоминает воспитание. А теперь всё время вот это, мне так врезалось, всё время по телевизору говорят – я не работаю, занимаюсь воспитанием своего ребёнка, ращу своего ребёнка, занимаюсь его воспитанием. Говорят же теперь. А это, вот, это, какое дело. Она – паспорт, Вам не будет паспорта. Я говорю – как не будет? – А Вы в сельской местности прописаны, а в сельской местности паспорта не выдают. Я говорю – да я же горожанка, уроженка Вышнего Волочка, у меня всё время от шестнадцати лет паспорт уже, и я езжу с мужем. У мужа-то паспорт, он уроженец сельской местности, но он с паспортом, и мы с паспортом сюда приехали. Как это – нет? – Не положено. Во. Отказала. Я приехала домой, наревелась. Думаю, что же делать-то? Ну вот, у меня тут дом, взяла, выписалась, пошла в сельсовет. Думаю, надо действовать самостоятельно (нрзб.) Пошла в сельсовет выписалася. Ну, раз выписалась – сижу, чувствую, что мне в сельсовете, выписали меня, поставили, что выписана. Пришла сюда, взяла домовую книжку эту свою. Уже здесь это было. Павлик уже родился, жил, мне куплено это тут. Написала себя и пошла прописала себя. Меня прописали к радости моей. Сюда прописали, и тут же я пошла паспорт менять, раз срок уже (нрзб.) Меня с просроченным паспортом тут прописали, там выписали, тут прописали. Ну и пошла я, подала, и паспорт получила, и больше я уже не прописывалась. Тут так и осталась. (Нрзб.) я говорю, что только как бы поиздеваться, как бы изуродовать всю жизнь. И вот таких без конца случаев. А ещё там на мосту с... ага, тоже, мы уже в Куженкине были, Павлик был, очень маленький, болел. У него коклюшная пневмония была. И вот, он то поправиться, то опять затемпературит. Я его сюда привозила в Куженкино к детскому врачу. Здесь всё обращалася с ним. Вот лечили там ему кишечник, это, хороший была детский врач. А познакомилась я с ней, надолго же к ней бегала-то. Она мне рассказывала, что это, молодая женщина, но она хорошо понимала всё, (нрзб.), сюда придёт, вот и, и Павлика. Мария Николаевна болела, она – бабушка, давайте я Вас послушаю, что у Вас там такое? У неё это бронхит хронический, старческий, ну ладно там. Она послушает её, всё хорошо. Такие дела. Вот. Так это ещё тут не было, на Московской ещё там жили. И вот приходит, смотрим, вот так по ступенькам на кухню поднимается милиционер. Тогда ещё милиция-то синюю форму носила, тёмно-фиолетовую. (Нрзб.) поднимается милиционер, да, - давайте домовую книгу проверять, кто тут прописан. Ну, прописана у меня Мария Николаевна, опекунша там прописана и Маруся Погостская прописана, её келейница. Троицкие обобрали её, опекун обобрал её. Она пришла – крёстная, пустите меня к Вам жить. Ну и всё. Обе комнаты отодрал у неё. (Нрзб.) Вот Мария Николаевна говорит – да живи, Маруся, а то мне одной скучно. Я ей говорю – я замуж вышла и как вы будете. Ну, моё там всё оставлено было, ну, в моём доме одна жила. Вот, Маруся. Ну, прописана Маруся, а Вы кто? А я с больным Павликом. Ну, я говорю – я хозяйка этого дома. А Вы почему не прописаны? Потому что, ну это, мы живём, в Куженкине прописаны (нрзб.). Таня была прописана, а потом (нрзб.) паспорт менять, я уже вот здесь перепрописывалася. Ну вот – нельзя тут жить! Я говорю – а как нельзя? Я хозяйка. Езжайте туда, где прописаны. Я, вот, говорю – а чего, говорю, везла ребёнка. Я это, с больным ребёнком приехала сюда. Я всё приезжаю, и со старшим больным приезжала, а это младший больной ребёнок, и надо к врачу детскому. Нет, я приехала. Но всё таки проживать нельзя. Где прописаны, там и живите. Во как.
(26.58)М: Какой это год-то был?
(26.59)М: Эта же уличком, эта же уличком заказала, что я там болтаюся, здесь. Я говорю – это дом-то мой, вот, а я с мужем прописана в Куженкине, вот здесь недалеко, приезжаю сюда с больными детьми, когда мне надо к детскому врачу, вот. Я приезжала и в церковь, вот, большой праздник, другой раз с ребятами к свекровке там в деревню, с детьми ездила на Ниву. Ну вот, там ничего, приезжали ребятки, там и летом находилися, вот. Уже Павлик там, они любили. Ой, Павлик – это безотказный, куда ни пошлёшь, всё сделает, там коз пасти. Вот, у них козы были. Ну вот, а здесь вот такие придирки были. Ну, здесь вот уже я купила эту, с Московской улицы оттуда уехала, тут нечего. Тут-то я уже, они выгнали его место, а потом тут зиму отжили, без места был (нрзб.) прогнали, кровавые кресты, написали статью, потом ещё написали, такая травля в газете была. (Нрзб.) вызывает – это что такое! (Нрзб.) он и говорит...
(28.30)ОБ: М-м, тут цветное.
(28.32)М: Да.
(28.33)ОБ: Голубое, жёлтое.
(28.37)М: Это ещё только начало. Мы достроим с Вами вместе это дерево. Когда будет полностью весь род, будет красивое такое вот, красивая картина.
(28.45)ОБ: Что тут? Мне же не прочесть, тут мелко, я тут вижу квадратики только, голубой, жёлтый, голубой, опять голубой, голубой.
(28.54)М: Ну, я Вам покажу, что это находится.
(28.55)ОБ: Зачем голубой? Жёлтый тут ещё.
(28.57)ОМ: В каждом квадратике человек.
(29.00)ОБ: Угу. А тут внизу какой-то серенький.
(29.02)М: Это Фёдор.
(29.04)ОБ: А?
(29.05)М: Это самый, самый-самый пра-пра-прадед, Фёдор.
(29.08)ОБ: Это пра-прадедов... Ну, да. Иван Фёдорович, это Фёдор.
(29.12)М: Это Фёдор. Это Фёдор, а дальше пошёл, вот, вверх.
(29.16)ОБ: Екатерина Петровна, она урожденная его была Нечаева.
(29.22)М: Вот, мы с Вами вместе сядем и всё это допишем, так что...
(29.25)ОБ: Я уж сама додумала, дотукала там, что она рода Нечаевых. Потому что папин, это, дядька был, а дедушкин двоюродный брат, дядя Серёжа Нечаев. Вот, двоюродный брат. Яков, Яков Нечаев. Я тут газету какую-то 1896 года вроде, статистика вся, это, по Волочку. И там, это, я вычитала, я собирала эти газеты. Ну, я с 20-го как-то номера, где-то я начало-то прозевала, у меня нету. И я там вычитала, Московский – Нечаевы, Нечаевы, Нечаевы. Это вот оттуда. Ну, они-то были на Вышневолоцкой, дядя Серёжа-то жил (нрзб.), а это вот их видно родовые дома, это у Московской были. Ну, а нам-то маленьким ничего не говорили, что там и чего, и как. Это я у же на газету наткнулася, стала тут всё складывать, вычитать.
(30.32)М: А Московская – это которая около Войчака Вореса или какая-то другая?
(30.38)ОБ: Это Осташкавская улица от больницы и она до храма, вот это, а, А от рядов Московская идёт вот туда, туда Московская, а здесь Остахова, по прямой, вот Московская улица.
(30.54)М: Так, дом дедушки был на Московской улице?
(30.57ОБ: Нет.
(30.58)М: Ну, в общем, ладно, надо поехать и показать просто.
(31.00)ОБ: Дедушкины каменные Гульчаковы. Это, вот, бабушка прадедова Нечаева, так вот я по газете по этой уже поняла, что они родом с Московской улицы, эти Нечаевы-то. Буд-то там хоронили папину сестру на Московской, тогда ещё маленькие были, два пожарка, два батюшки в облачениях и дьякон с кадилом шёл. Во, по городу на катафалке везли, вот, мы маленькие были. Отец, дьякон с кадилом и два батюшки, вот, летом в этот же. Ну что братицу два, года мне четыре было. Это вот тридцать второй год, наверное, был.
(32.02)М: Наверное.
(32.03)ОБ: Вот, потому что мы устали, стали капризничать, нас взяли на этот гроб и закинули. Я помню вот  так вцепилася, подхватили под мышки и туда за катафалк. Вот (нрзб.) хоронили. Вот, а потом на Московской сидели, и батюшки все, поминали, садилися. И, вот, я вспоминаю, что говорят – батюшка с матушкой, садитися, батюшка с матушкой, садитися. Там, это, дьякон, это, видно с дьяконицей садился. А Вы, батюшка? А он – у меня матушки нету. Ну, вот, вот моя будет матушка – и меня рядом с батюшкой посадили. Я так испугалася, застеснялася на поминках, вот. У него лиловая такая ряса шикарная была, всё помню, и, вот, я сидела и дрожала с этим батюшкой. Вот, отец Андрей. И он на Московской вот по этой газете два дома Житникову, священнику отцу Андрею принадлежали, учёт 1896 года. Вот, Житникову, два дома рядом. Священник, протоиерей Андрей Житников, два дома. Думаю – так вот это, а я знаю, что он был вдовец, и жила у него уже за хозяйку покойной жены сестра, старая дева. Вот она жила, и она приходила к нам, и в войну приходила, потом куда-то уже видно умерла, не приходила. Даже вот когда мою маму арестовали, она пришла, я познакомила. Я говорю – Мария Николаевна, вот это Житникова, приходила к моим родителям, вот, батюшки отца Андрея Житникова, вот это, вдовца, вот. И потом она...
(34.00)М: Тоже помогала Вам, да?
(34.02)ОБ: Нет, она так, придёт, не знаю, старенькая старушка.
(34.05)М: А вот тайком как-то мне поминали раньше про игумена-то Никона, что он приносил поесть.
(34.11)ОБ: Чего?
(34.12)М: Про игумена раньше мне рассказывали, что он приносил поесть.
(34.16)ОБ: Как раньше?
(34.12)М: Ну, когда я раньше записывал при Игумена Никона Вы мне рассказывали, что он приносил Вам поесть сюда.
(34.22)ОБ: Вы, наверное, проспали. Я говорила, что он хлебца принесёт, не знаю, и советы даст. Он приходил другой раз вечерком, вот.
(34.37)М: Он тогда служил?
(34.38)ОБ: Нет, он у Сергиевских экономом был. В войну не служил. Потом вот, когда стали уже церкви открывать, он тут уехал уже. Я ещё в газете, да, я не замужем, он уже уехал на приход в Козельск. Вот он писал Марии Николаевне.
(34.57)М: А ковёр, это он попросил...
(34.59)ОБ: А?
(35.00)М: Ковёр – это он купил у Вас, Верещагинских.
(35.01)ОБ: Нет, он, не он купил, а он (нрзб.) пытал, чтобы нам продать, не ковёр, а, вот, большая, для большого стола, который раскрывается, вот это
(35.14)М: Скатерть?
(35.15)ОБ: такая плюшевая она, тонкая. Ну, чёрная основа, а тут зелёные листы, розы там, что-то такое старинное.
(35.24)М: То есть, это Ваша вещь была? Вы продали её.
(35.26)ОБ: Дедушкина, да. Вот, Сергиевские купили. Ну, это по рекомендации уже батюшки, что на барахолку-то мы таскали там. Книги, собрание сочинений, всё по госпиталям, по библиотекарям, по библиотекам я по всем. И в библиотеку я чего-то носила, купили. Ну, там что дадут, то и дадут. Это, учительская была библиотека, вот теперь нету её. Учительская – при доме учителя. Там сейчас разрушено здание. Это против собора. Вот она, 6 школа разрушена и эта. Там у них дои учителя был, и вот туда книги. Потом везде госпиталя были, во все госпиталя ходила. Я уж не помню, куда надо было обращаться с этими книгами. И покупали. Вот, Джек Лондон, полное собрание сочинений, правда оно не было ещё переплетено, а так, как издана. А вот Жюль Верн, полное собрание сочинений – это в текстильном техникуме я помню был госпиталь, туда принесла – купили, полное собрание сочинений Жюль Верна, это в обложках. Много, много томов, это, обложки хорошие, старинный переплёт. Они такие небольшие книжечки, вот, но толстыми вот такими.
(36.56)М: Это , наверное, отец просил отца Никона помогать, да? Они переписывались из лагеря?
(37.00)ОБ: Где ж они переписывались, ничего они не переписывалися. Письмо его к нам, от нас ему два письма в месяц, вот. Но он знал. А потом уже, вот когда он уже в Питер после армии, после уже заключения в армии снова был. Он был в городе Данилове, вот, леспромхоз от воинской части. Он там бухгалтером был, это как в армии, у него там и одежда военная была, всё. А потом, как демобилизация прошла – завербовали, к кому, если ехать некуда. Ну, он, видимо боялся сюда ехать. По радио-то, вон и сейчас недавно говорили – люди боялися, что приедут, да, говорили про кого-то, что (нрзб.).

(38.01)М: (Нрзб.)
(38.02)ОБ: Ну, к нам приходил, мы познакомились, это.
(38.06)М:А. то есть, Вы его познакомили со Светланой Николаевной, или он был знаком?
(38.10)ОБ: Когда маму арестовывали, она ж только из больницы вышла, и вот, сидят, и как вот все пришли маму навестить, все. Мамин брат с дочкой пришёл, а они всё – садись под вешалку. Вот мама на кровати лежит, стол, это сидит НКВДэшник, Модестик там за пианином в уголочке, тётя Валя, Мария Николаевна, все эти матушки, тётя Аня Усс, это Анна (нрзб.), четыре старухи сидят, мама лежит пятая, я шестая, это, всё. А тут вот вешалка, подвешалка, батюшка отец Никон пришёл.
(38.51)М: В это же время, когда арестовывали?
(38.52)ОБ: В то время, да. И он сидит. И, и, и дядя Саша, мамин брат с дочкой пришёл, и Кановский пришёл с Леночкой. Их арестовали эту Троицкую Валентину Николаевну, его двоюродную сестру, от них, и он пришёл сказать. И их всех задержали, не могли убежать. А Софья Харитоновна, она потом сказала, она пришла, видит – двери настежь. Она идёт – Вы к кому? Она – да вот, Ивановы тут живут? Нет никаких Ивановых! – и она поняла, скорей бежала как (нрзб.), на милиционера наткнулася, и она ушла. Она пришла тоже сказать, что уже Платонова-то Семёна Фёдоровича взяли оказывается не восемнадцатого, а шестнадцатого. И вот, она не предупредила тоже, знаете, а пришла уже через день. А уже восемнадцатое, забирали маму и папу.
(39.50)М: Так получается, что отец Никон тоже пришёл предупредить?
(39.55)ОБ: Вот я не знаю, зачем он пришёл. При нём всё это обирали, буфет, это, и с буфета в выгребали серебро, ложки все. Ой, прямо... И он тут сидел. Только маму увели, и их отпустили. А пока вот всё, и сидите под вешалкой.
(40.17)М: Ну, и после это стал приходить, уже навещать вас, детей, да?
(40.21)ОБ: Ну, вот, Мария Николаевна уже, он видел же, кто тут сидит – старухи, он слышал, что оставили на Марию Николаевну нас, детей. Ну, он приходил, навещал, царство уму небесное. Ой.
(40.38)М: А он что-то дарил вам?
(40.39)ОБ: У?
(40.40)М: Какие-то подарки дарил вам? Ну, когда навещал?
(40.47)ОБ: Ну, что? Ничего не дарил.
(40.49)М: Просто поесть, поесть приносил?
(40.53)ОБ: Да особо... он хлопотал. Вот, Модест в пятнадцать лет заболел – он хлопотал, в больницу положили, что у него это, уже туберкулёзная интоксикация началася. Ну, самая лёгкая форма туберкулёза – туберкулёз брижейчных желёз, спайки в брижейчной железе, и нога короче стала. Он стал прихрамывать, и болит. В больнице лежал, его там – грелки, йодом мазали, грелки, ну вот, и поставили на учёт в тубдиспансер. Он хлопотал как-то там через. Ему дали паёчек. Вот, Модесту какой-то паёк, какие-то колбаски давали, вот такая толстая колбаса, кусочек такой.
(41.38)М: А что, отец Никон имел влияние какое-то? Ну, хлопотал – в смысле куда-то ходил, писал письма или что?
(41.43)ОБ: Да не писал. Вот, когда Модест болел, пятнадцать лет ему было, вот это его хлопоты были. Фиг нам дали бы паёк. Это через Сергиевских как-то он, чтобы паёк, питание.
(41.55)М: А-а, это Сергиевские помогали? То есть, он там у них просил, а они уже заступались?
(41.58)ОБ: Наверное, да. Что, вот, какой-то паёк давали больному.
(42.05)М: А Сергиевские были как-то влиятельными людьми в городе?
(42.08)ОБ: Ну, Сергиевский – это был, как бы ещё... Сергиевский – он хирург, он всю войну был, он старый, тут один самый главный, у него труды были, он заслуженный. И вот, все же на фронте были, вот, врачи-то, евреи-то все, гинекологи, акушеры, все вон пришли как раз нас на третий курс, демобилизовалися – нас переучивали снова. Вот. А то, вот, Сергиевский, всю войну держалася вся хирургия на Сергиевском, вот. А в госпиталях там, не знаю, в войну врачи конечно были...
(42.54)М: И поэтому имел влияние, и мог помочь Вашей семье, да?
(42.56)ОБ: Ну вот, что-то такое, через батюшку было, помощь.
(43.05)М: А так он не разговаривал с вами, так бесед никаких не вёл?
(43.08)ОБ: А то вот мне пальто надо было зимнее шить, я износилась – ничего. Одну зиму, целый год, мне курточку такую сшили, там ватка, всё, жакетик такой, вот, коротенький. И вот я и всю зиму, и весну, и осень, и лето проходила. Лето холодное, я так – нараспашку, никаких кофточек вязаных, уже сносилися. Ну, не знаю, в общем, я там, лето холодное, не знаю, что это, курточку носила круглый год, вот. Пальто там мамино летнее – сделали зимнее. Потом нету. Уже барышня. Пальто сшили. Помню тяжёлое такое, ватное, а воротника нету. Он принёс, это, принёс с какой-то, с тулупа, с мужского тулупа. Он у меня где-то, это воротник. Ну, квадратный такой, грубый. И, вот, мне пришили, и я вот так вот углы загибала, ну, и получалось ничего, нормально. Модест уже в семинарии учился  – вот это воротник, принёс – говорит – с тулупа с какого-то. Вот.
(44.28)М: А отцу Модесту что-то приносил?
(44.30)ОБ: А?
(44.31)М: Отцу Модесту что-то приносил?
(44.35)ОБ: Не знаю. Мы, папину одежду отобрали, не нижнего белья папиного не осталось, не рубашек верхних, из Риги дедушка присылал. Хорошие такие рубашки, трикотажные, вот, очень хорошие, из комода, всё выстиранное у мамы лежало, это всё выгребли. Не знаю, записано или нет. Конфисковано. А ребёнок рос, ничего ему не оставили. Он же маленький, худенький. Ребятишки – летом штанишки коротенькие, зимой там рейтузики какие-то мама сама шила. Она нас, ещё денег не было, туговато вот купить что-то такое. Денег не было купить. Я помню, она в торгсине там чего-то покупала, даже в Калинин ездила, это, торгсин у нас был.
(45.31)М: Я просто спрашиваю почему – мне хотелось понять, отец Модест с детства общался с отцом Никоном Воробьёвым или не общался? То есть, он что-то помнит о нём? Вот, сам лично? Вот, Вы – помните, что он вам помогал выжить. А что помнил отец Модест об отце Никоне?
(45.47)ОБ: Вот это не знаю, он такой скромный был, Модест, молчаливый. Не знаю, он, по-моему, так особо. Вот, когда в семинарии вот он учился, он, это, попросил купить, очень он почитал, вот вспоминали, что Воробьёв, вот тут по телевизору даже вспоминали – Воробьёв, игумен Никон, он почитал этого, Брянчанинова, Игнатия Брянчанинова. И вот, они это, даже сказали вместе, думаю – ну, вот, это точно. Он просил папу, когда папа в семинарии, что купить, вот, в букинистических магазинах или у кого-нибудь Игнатия Брянчанинова труды. И папа купил ему. Вот он, я знаю, что он деньги давал Модесту, возил, покупал, и потом Модест-семинарист, папа ещё там оставался, а Модест вот приезжал на каникулы, и привёз батюшке Никону эти, Игнатия Брянчанинова вот эти книги, которые он просил купить папу. Вот это было, я помню.
(47.04)М: А-а, то есть это сам отец Модест инициативу проявил подарить отцу Никону Брянчанинова.
(47.08)ОБ: Нет, нет. Нет, никакой инициативы. Отец Никон просил.
(47.12)М: А, просил его. Понял.
(47.13)ОБ: Купить папу.
(47.15)М: Ясно, понял.
(47.16)ОБ: Папа купил, А Модест привёз.
(47.17)М: Привёз, понял.
(47.19)ОБ: Он папе деньги давал на покупку.
(47.22)М: Понятно.
(47.23)ОБ: Не было денег-то. Все бедные, нищие. Ничего, ни у кого лишней копейки не было. Дом-то был не продан. А папа говорит больной, что дайте мне тут у себя умереть, вот. Тут уже евреи стали дом продавать. Они попались на краже, им тюрьма грозила. Они ни за что не хотели дом продавать, общество слепых хотело купить, а они – ни за что. А как попались в ларьках, что они цены поднимали, там работали еврейки эти, мать с дочкой, в ларьках там, (нрзб.) были ларьки деревянные. Ну, приезжают колхозники и покупают у них туфли, чулки там, носки там, платки. У них всё цены прибавлены были. Вот они попалися, им грозил суд, тюрьма там. Я прихожу с работы, а через стенку орёт Циля Григорьевна – дайте ножик, я зарежусь, дайте ножик,  я зарежусь! Я через кухню прохожу, с кухни слышно, её кухня и наша кухня. Я прихожу в комнату, говорю – (нрзб.), чего это Циля там вопит – дайте ножик я зарежусь? А вот – говорит – не знаю, чего-то кричит. Потом мы узнаём, что и дочке, и ей, это, тюрьма грозила. И они быстро вперёд продали этим слепым. Ну, и нам уже. Они тут замки сломали с сарая, начали у нас, в сарае-то и нет ничего, воровать. В общем, там такая шпана пошла – общество слепых. Ну вот. Ну, и мы тут и продали уже, папа умер. Вообще-то надо было продавать. Нам уже непосильно, потому что, вот, было так: до восемнадцати лет освобождалась я от налога за дом там, земельной ренты со строения освобождалась, а мама там в заключении, папа, в общем, это, в армии, освобождалась. Как восемнадцать лет – принесли. Я огород копаю, принесли и за дом, и страховка, и земельная рента за строение – вторая, и страховка – первая, и третья – за бездетность мне. Мне восемнадцать лет, и мне за бездетность прислали. Я плачу, получила все три извещения. Думаю – сейчас могилу себе выкопаю, лягу и зароюся, и больше ничего, вот тебе и восемнадцать лет. Не знаю, как мы там решили.
(50.01)М: Это на Урицкого, да?
(50.02)ОБ: Да, на Урицкой, 67. Вот, принесли в мае наверное, я копала там, прямо помню, принесли эти платежи. И для бездетных. А Коленька мой, он до тридцати трёх лет, это, не женатый был, а ведь потом женщинам уже, это, сняли бездетность. Раз она не замужем, сняли потом. После войны в каком-то году бездетность женщинам сняли, вот, а, девушкам, вернее. А замужем, значит, то плати бездетность, если детей нет. А девушки уже не платили. Но вот я помню в восемнадцать лет мне сразу принесли бездетность. Ну вот, а Коля мой долго, говорит – я, наверное, за эту бездетность им выплатил столько денег, когда работал уже (нрзб.)кораблестроительство, наверное, чей-то ребёночек в детдоме за мой счёт вырос, вот.